Свою лепту внес и созданный Конце Институт социально-эконо­мической истории в Гейдельберге, выпустивший капитальный труд "Социальная история семьи в Европе нового времени" (1976) и ряд других работ. Но и в этих институтах не фетишизируются коли­чественные методы, поскольку даже самые точные цифровые показа­тели, допустим, структуры семей, почти ничего не могут сказать о содержательной, духовной стороне семейного уклада. Мало под­даются подсчетам и такие основополагающие для истории повседневности аспекты как факторы сознания, образы поведения, формы социально-политического авторитета. Поэтому количественные методы получили сравнительно скромное распространение в западно­германской истории повседневности.

Она значительно расширила горизонты западногерманской науки. Ее палитра благодаря изучению совершенно новых и нетрадицион­ных проблем и сюжетов стала гораздо многокрасочней. Хотя, из-за того, что специфические источники истории повседневности со­держат большое количество пробелов, эта литература носит во многом импрессионистский характер.

Но даже отдельные штрихи высвечивают прежде неизвестные и темные уголки прошлого. Так, используя многочисленные воспоми­нания, дневники и письма в семейных архивах, Рольф Энгельзинг в книге "Неграмотность и чтение" (1973) показал, что читали ши­рокие круги немецкого населения в начале эпохи капитализма. Эти же вопросы, только в период с конца ХVIII до начала XX века, ис­следовал Рудольф Шенда в работе "Народ без книги" (1970). Любо­пытные проблемы преступности, ее распространенности и отдель­ных видов в предреволюционной Пруссии показаны Дирком Блазиусом в книге "Буржуазное общество и преступность" (1976), а условия жизни и их влияние на быт и семейное положение - Клаусом Тенфельде в монографии "Социальная история горняков Рура в XIX ве­ке" (1977). Неизвестный прежде мир бродяг и нищих в Баварии, Швабии и Франконии во второй половине ХVIII века встает со стра­ниц книги Карстена Кютхера "Люди на улице" (1983), а жизнь и положение работниц в годы первой мировой войны - в произведении Уты Даниэль "Работницы в военном обществе" (1989).

Общей чертой этих и множества других работ подобного рода яв­ляется их чисто эмпирический характер, отказ от каких-либо обоб­щений и выводов теоретического плана. Выгодно отличается в этом отношении подготовленный под руководством директора Института современной истории Мартина Брошата (1926-1989) шеститомник "Бавария во времена национал-социализма" (1977-1983). На широ­кой источниковой базе, материалах полицейских и гестаповских архивов, опросах населения показана объемная панорама, свиде­тельствующая о том, что далеко не все население Баварии поддерживало нацистский режим, что среди людей было весьма распрост­ранено чувство недовольства, вмешательством нацистских властей в личную жизнь, в церковные дела, в мир искусства и науки. Не­приятие фашистской системы колебалось от активного организован­ного или индивидуального сопротивления до внутреннего неподчи­нения и проявлений нонконформизма, что вообще характерно для тоталитарных обществ. На материалах повседневной жизни подтвержден вывод о том, что наиболее упорное сопротивление режиму оказы­вали рабочие. Осталось чуждым нацистской пропаганде и большин­ство баварского крестьянства в силу иммунитета к мировоззрен­ческой фразеологии, равнодушия к общественно-политической жиз­ни и значительного влияния католической церкви в деревне.

В целом, направление повседневной истории крайне неоднород­но, его спектр простирается от серьезных исследований на высо­ком научном уровне до мелкотемных полулюбительских работ, пото­нувших в океане деталей и частностей. Но и в этом направлении заметно усиливается внимание к теоретико-методологическим осно­вам исследования, нашедшее отражение в крупных коллективных сборниках "История в повседневной жизни - повседневность в ис­тории" (1982) и "История снизу" (1984).

Проблема национал-социализма. Вполне понятно, что тема нацизма стала одним из центральных сюжетов историографии ФРГ. Представители всех направлений обра­щались и обращаются к исследованию этого трагического феномена немецкой истории, элементы которого живы до сих пор. Необычайно широк разброс мнений, от попыток прямой реабилитации национал-социализма до его безоговорочного осуждения, от персонификации всего нацизма в фигуре Гитлера до анализа его политического и социального содержания. Между этими полюсами лежат сотни оце­нок, взглядов, концепций, отличных друг от друга либо принци­пиально, либо только в нюансах.

В 50-е гг. исследования нацизма велись в основном с позиций доктрины тоталитаризма, но с ее отходом на второй план встала настоятельная задача определения сущности собственно фашизма.

Одним из первых крупных исследований, возродивших понятие фашизма, стала книга Эрнста Нольте (1923 г.р.) "Фашизм в его эпоху" (1963), созданная на основе метода, который сам автор определил как "феноменологический". Это означало, что, учитывая вождистский принцип фашистской идеологии, единственный надеж­ный источник для понимания и объяснения этого явления - речи и произведения фашистских лидеров Муссолини, Гитлера и вождей по­мельче.

При рассмотрении проблемы зарождения фашизма Нольте выдвинул броскую формулу - "Фашизм - это антимарксизм", из чего логически следовал вывод, что не будь социалистической революции в России, не было бы в Европе и фашизма. Он заявил, "что капитализм яв­ляется почвой фашизма, но саженцы прорастают только тогда, ко­гда есть слишком большая доза марксистского удобрения"[1]. Такое определение схватывало важнейшую сущностную черту фашизма, но было все же явно недостаточным, ибо ничего не говорило о фашизме как о социальном явлении и уводило исследование в область предположительных версий, а не реальных процессов и следствий. Понимая фашизм как чисто идеологическое явление, Нольте попы­тался разработать его типологию от низшей авторитарной ступени через ранний фашизм и оформившийся фашизм к высшей - радикально­му фашизму или тоталитаризму.

Но речь шла здесь скорее о классификации, чем о собственно типологизации фашизма. Чувствуя этот недостаток, Нольте в да­льнейшем создал идеально-типическую модель фашизма, выделив в качестве основополагающих элементов шесть его черт: антимарк­сизм, антилиберализм, принцип вождизма, создание партийной ар­мии, антиконсервативные модернистские тенденции, стремление к тоталитарному господству. Не все эти черты являются, по мнению Нольте, равнозначными, но он не определил - какие из них явля­ются сущностными, а какие - второстепенными. Схема Нольте была известным шагом вперед, поскольку позволяла установить особен­ности различных форм фашизма, хотя только в идеологической сфе­ре. Но, по сути, она представляла лишь предварительный этап типо­логического анализа. Ее абстрактно-социологизирован-ный характер не удовлетворил большинство историков.

Более значительный вклад в конкретное исследование пробле­мы внесла книга Карла Дитриха Брахера (1922 г.р.), давшая ком­плексный анализ национал-социализма от его зарождения до краха и современного наследия[2]. В нашей литературе Брахера часто относили к кон­сервативному крылу на том основании, что он стоит на позици­ях доктрины тоталитаризма. При этом не учитывается, что Брахер последовательно выступает против и левого, и правого ра­дикализма. Он высказывался за запрещение деятельности неофа­шистской партии в ФРГ, против принятия чрезвычайного законо­дательства, т.е. занимал позицию типичного либерального уче­ного, сторонника парламентарно-демократической системы. Изложенная в ней и ряде других работ концепция Брахера исходит не из изолированной трактовки фашизма, а берет его в контексте всей эпохи. Движущие ее силы Брахер на­ходит в демократии, социализме и национализме. В этом треуголь­нике сконцентрировались все тенденции после первой мировой вой­ны. Он справедливо считает, что война явилась фактическим завер­шением XIX века и определила как революции, так и диктатуры но­вого типа, неизвестного в прошлом. Два движения-антипода: ком­мунизм и фашизм поставили под вопрос само существование старо­го европейского общества и его культуры. В разоренных войной государствах - Италии и Германии поднимается националистически-авторитарная волна, революционная по общеисторической сути, ибо она была направлена на уничтожение либерально-демократического парламентаризма. В Германии парламентарная демократия оказалась особенно слабой из-за глубокого разлада общественных сил, не сумевших или не успевших адаптироваться в эту систему.

Брахер подчеркнул, что цели и представления нацистов определяла их близость к реакционному консерватизму, которая и привела их к победе. Он возражал против тезиса о фашизме как инструмен­те монополистического капитализма, но указывал, что еще до при­хода к власти установились теснейшие связи между крупными про­мышленниками и национал-социалистической партией. После 1933 г. регламентирующая экономическая политика нацизма не только не тормозила процесс концентрации в экономике, но, наоборот, го­сударственная машина действовала в интересах и на пользу круп­ной индустрии. Однако простым и прямолинейным этот процесс не был, поскольку в личности Гитлера, как и фашизме вообще, причуд­ливо смешивались "романтически-иррационалистические и технократически-модернизирующие'' элементы. Поэтому, однозначной политика нацистов не была.

Рассматривая гибель Веймарской демократии, Брахер особо подчеркнул роковую роль президиальных кабинетов на последней ста­дии существования республики. Он опроверг распространенное мне­ние о Брюнинге как защитнике конституции и сделал вывод, что его кабинет подготовил процесс "авторитарных перемен", с которой были согласны широкие круги крупной буржуазии, руководите­ли рейхсвера и сам президент Гинденбург, который "привел страну к авторитарной системе"[3]. Заметно в этом случае, что личност­ный фактор выдвинут автором на передний план. Неудивительно по­этому, что Брахер весьма высоко оценил появившуюся в 1973 г. фундаментальную биографию Гитлера, созданную известным публицистом Иоахимом Фестом в персоналистском ключе[4].

Книга Феста произвела сенсацию. Несмотря на внушительный объ­ем в 1200 страниц и высокую цену, первое издание разошлось по­чти мгновенно. За ним последовал ряд новых, книга вышла также в десятках зарубежных переводов и была даже экранизирована.

Читаемая как увлекательный роман, написанная прекрасным сти­лем, биография Гитлера, естественно, поставила в центр истории своего героя, единолично сокрушившего первую немецкую демокра­тию. Фест проявил себя подлинным мастером психологического ана­лиза, но практически обошел молчанием социальную природу фашизма как общего явления. Его взаимоотношения с финансово-промышленными кругами и тесная связь между ними не отрицается, но ма­ячит далеко на заднем плане книги и ограничивается кругом лич­ных контактов фюрера с магнатами Рура и Рейна.

Гитлер в книге Феста представлен как личность, наиболее пол­но воплотившая интересы, предрассудки и мироощущение немецко-австрийского мелкого буржуа. Но его чудовищная по масштабу воля к власти обусловила установление нацистской диктатуры и проде­монстрировала "поразительную силу влияния личности на истори­ческий процесс". Не одобряя человеконенавистническую политику Гитлера, особенно его зоологический антисемитизм, Фест объясня­ет это фанатизмом фюрера, несокрушимой верой в свое предначертание, вытекающей в свою очередь из психопатологических особен­ностей его личности, поданных в книге необычайно ярко в стиле фрейдизма и бихевиоризма.

Книга Феста продемонстрировала богатейшие познания автора, но оставила открытыми слишком большое количество вопросов отно­сительно места и социальной природы нацизма, если, конечно, не считать, что этот феномен исчерпывается Гитлером. А к началу 80-х гг. определилась тенденция к изучению фашизма именно как со­циального явления. Возросло внимание к проблеме отношений меж­ду отдельными классами и социальными группами, с одной стороны, и национал-социалистической партией, с другой. В связи с этим учас­тились попытки определить, играл фашизм стимулирующую или тор­мозящую роль в развитии индустриального общества, был ли он модернизаторской или консервативной силой? Наконец, существует ли общее явление фашизма или только его отдельные национально-кон­кретные типы? Такие подходы характерны, прежде всего, для пред­ставителей социальной и социально-критической историографии.

В большой работе "Подъем национал-социализма. Кризис и рево­люция в Германии" (1975) Герхард Шульц (1924 г.р.) придержива­ется тезиса о фашизме как революционном проявлении крайнего на­ционализма, охватывающего широкие массы в ходе первой мировой войны и послевоенное трудное десятилетие. В этот период происходит быстрая политизация и радикализация масс, нарастает грандиозная и противоречивая, эмоционально-революционная волна, из которой и выплеснулся нацизм. Его роднила с ультраконсерватизмом, марксизмом и анархизмом принципиально схожая радикальная платформа, хотя все эти движения боролись друг против друга.

В книге Шульца рисуется единая цепочка экстремизма, звенья­ми которой были столь различные внешне явления как движение фашистов в Италии, Баварская советская республика, Советская ре­спублика в Венгрии, создание хеймвера в Австрии, кемалистское движение в Турции, возникновение зародыша национал-социализма в Мюнхене. Левый и правый радикализм понимается автором как об­щее насильственное, находящееся во власти эмоций и идеологичес­ких императивов политическое движение, которое не поддается ра­циональному познанию. Поэтому, само единое понятие фашизма ка­жется Шульцу неуместным, в лучшем случае - это идеально-типичес-кая конструкция с довольно ограниченной эвристической ценностью. Тем не менее, и на ее основе можно выделить ряд отдельных видов фашизма.

Подобную задачу попытался решить видный исследователь этой проблемы Вольфганг Шидер (1935 г.р.). Он выделил три основных типа фашистского господства в аграрных (Венгрия, Испания, Ру­мыния), аграрно-индустриальных (Италия) и высокоразвитых про­мышленных (Германия) странах. Ценным здесь было то, что это яв­ление трактовалось не в рамках идеологических постулатов, а увя­зывалось с внешними условиями своего возникновения и развития, т. е. как явление социально-историческое. Но многообразие форм проявления фашизма столь велико, что Шидер пришел к выводу о невозможности рассматривать их как варианты одного и того же феномена. Поэтому, однозначного определения фашизма нет и быть не может, существует не фашизм, а фашизмы.

Анализ проблемы, как считает Г. А. Винклер, должен исходить из поиска ответов на три вопроса. Какими конкретными условиями объ­ясняется тот факт, что в одних государствах установились фашистские режимы, в других - либерально-демократические институты сумели отстоять свою власть? В чем специфичное содержание фа­шистской политики и какими факторами оно определяется? Каково историческое место фашизма и его соотношение с прочими структурами господства?[5]

Винклер пришел к выводу о том, что фашизм победил в тех стра­нах, где сложились своеобразные обстоятельства, вытекающие во многом из их прошлой истории. Наиболее важными из них являются следующие.

Все эти страны в свое время запоздали в развитии, поэтому процесс перехода от капитализма свободной конкуренции к образо­ванию и господству монополий принял там форсированный характер. Выбитые из колеи традиционного привычного существования, сред­ние слои не успели адаптироваться к новым условиям и оказались чрезвычайно восприимчивыми к радикальные лозунгам и враждебными к либерально-парламентарной системе правления. В обществе сохра­нили влияние сильные доиндустриальные группы земельной аристо­кратии, военных и бюрократии, ставшие союзниками консервативных магнатов тяжелой промышленности и фашистских движений в их борь­бе против парламентаризма и демократии. Слабая парламентарная система в этих странах деградировала до паралича власти, не мо­гла обеспечить стабильность в обществе, что вело к нарастанию недовольства, беспокойства и ощущению кризиса. Чувство национа­льного унижения вследствие проигранной войны (Германия, Венгрия) или украденной победы (Италия, Румыния) создавало благоприятную почву для экстремистского национализма. Большая роль в этом при­надлежала также участникам войны, которые не смогли возвратиться к упорядоченной мирной жизни и внесли в общество дух милита­ризма и насилия.

Таким образом, в тех странах, где феодально-абсолютистское наследие и пережитки были ликвидированы еще в первой стадии про­мышленного переворота, предпосылки широких фашистских движений были весьма ограничены. Поэтому, различные пути выхода из вели­чайшего экономического кризиса 1929-19ЗЗ гг. были обусловлены не самим кризисом, а различным историческим прошлым этих госу­дарств. Отсюда Винклер делает заслуживающий внимания и дальней­ших исследований вывод о том, что "условия возникновения фашиз­ма связаны с феодализмом и абсолютизмом по крайней мере, настолько же, что и с капитализмом"[6].

Сама фашистская верхушка представляет из себя клику декла­ссированных авантюристов, манипулирующих по своему усмотрению одураченной массами и навязывающих свою волю традиционным элитам. Но это вовсе не означает, подчеркнул Винклер, что национал-социализм можно объяснить исключительно личностью Гитлера, хо­тя полностью игнорировать эту фигуру также было бы неверно. Винклер считает, что в Гитлере своеобразно переплелись три со­циальных общественных типа. Это был мелкий буржуа, проникнутый духом германского национализма и антисемитизма. В психологичес­ком ракурсе он воплощал тип человека, который ненавидел буржу­азное общество в силу своего люмпенского существования, но од­новременно жаждал не только быть признанным в этом мире, но и повелевать им. Наконец, это был участник войны, после которой он оказался навсегда отравленным ядом милитаризма. Только учи­тывая все эти объективные и субъективные факторы, можно найти ответ на вопрос - почему в фашизме так много иррационализма, неподвластного разумной человеческой логике. Во многом, по убеждению Винклера, это вызвано тем, что политика, основанная на чисто идеологических принципах, в конце концов, подчинила себе экономику и опрокинула расчеты тех кругов тяжелой промышленности и земельной аристократии, которые решающим образом содейст­вовали приходу фашистов к власти, но не смогли удержать их под своим влиянием и контролем в дальнейшем.

Стратегические цели нацизма, сделал заключение Винклер, не были продиктованы конкретными экономическими интересами ни крупного капитала, ни средних слоев. Хотя идеология национал-соци­ализма имела среднесословные корни, политические цели руководи­телей фашистского движения не выражали ничьих интересов, кроме своих собственных. А поскольку это была группа деклассированных элементов, то проблема социальной природы нацизма лишается смы­сла вообще.

В целом западногерманская историография внесла значительный вклад в разработку научной концепции фашизма. Она дала огромное количество нового документального материала, проследила несом­ненную преемственность развития Германии в XIX - первой полови­не XX века, детально исследовала проблему массовой базы нацизма, его экономическую, социальную и военную политику. Но какой-то единой теории фашизма так и не было создано, прежде всего, по­тому, что большинство историков ФРГ считает, что это явление вообще нельзя определить однозначно, в виде всеобъемлющей фор­мулы.

"Спор историков". Во второй половине 80-х гг. в западногерманской историографии развернулась широкая дискуссия о сущности и уроках нацизма, принявшая весьма ожесточенный характер.

Начало полемики было положено статьями видных историков кон­сервативной ориентации, кёльнского профессора Андреаса Хилльгрубера (1925-1989) и Эрнста Нольте, появившимися в апреле-июне 1986 г. в авторитетных газетах "Вельт" и "Франкфуртер алльгемайне". Они выдвинули тезис о том, что преступления национал-социализма не представляют собой чего-то особенного и уникаль­ного в драматической истории XX века. Массовое уничтожение неарийских народов нацистами можно понять и объяснить только на фоне других преступлений, прежде всего "совершенных сталинским режимом". Между массовыми убийствами по классовым причинам и убийствами по причинам расовым нет никакой принципиальной раз­ницы, наоборот, между ними существует причинно-следственная связь. В поддержку этих тезисов выступили также Иоахим Фест и боннский профессор Клаус Хильдебранд (1941 г.р.), автор боль­ших работ "Внешняя политика Германии в 1933-1945 гг." (1971), "Третья империя" (1979) и "Ушедший рейх. Внешняя политика Германии от Бисмарка до Гитлера" (1995). Они подчеркнули, что история национал-социализма полностью вписывается в свойственную ХХ веку "обще-тоталитарную тенденцию".

Фактически это означало попытку сдвинуть вправо основы об­щественного сознания в Федеративной республике, усилить неокон­сервативные настроения среди ее населения, восстановить нацио­нальную идентичность немцев со своей историей, какой бы горь­кой она не была. Резко критическую статью против таких аполо­гетических устремлений опубликовал в ответ один из лидеров нео­марксистской Франкфуртской школы Юрген Хабермас. Он отметил, что суть проблемы лежит не в научных, а в политических расче­тах: создать заново образ коварного и алчного врага в лице Со­ветского Союза с его столь же преступным, но в отличие от Германии так и не преодоленным прошлым.

В ходе дискуссии, вызвавшей оживленные отклики в Италии, Со­единенных Штатах, Великобритании, Франции, Израиле, возродился забытый, казалось бы, тезис о превентивной войне Гитлера против СССР. Консервативные авторы дружно утверждают, что к лету 1941 г. у Германии оставалась последняя возможность упредить другого агрессора, поэтому немцам следует избавиться от комплекса вины за свое историческое прошлое. Снова оживились сторонники доктрины тоталитаризма, делающие основной упор на сходстве крова­вого гитлеровского террора и чудовищных преступлений сталиниз­ма. При этом упорно подчеркивается "первичность" коммунистичес­кого террора и "вторичность" аналогичных деяний нацистов.

Несмотря на необычайную активность и разрекламированность правоконсервативного наступления, его приверженцы составили яв­ное меньшинство в западногерманской исторической науке. Встре­воженные оживлением направленных вправо традиций немецкой исто­рии, угрозой демократическому развитию против консервативной волны выступило внушительное число ученых либеральной, демокра­тической и даже умеренно-консервативной ориентации.

Большую активность проявил в этом отношении бохумский про­фессор, член Исторической комиссии при Правлении СДПГ Ганс Моммзен (1930 г.р.). В его многочисленных статьях дан подробный аргументированный анализ несостоятельности и политических при­чин оживления консервативных ученых. Моммзен с основанием пока­зал, что за дискуссией скрывается проблема не столько прошлой, сколько будущей истории, чтобы сделать консервативные настрое­ния платформой широкого общественного консенсуса и базой нового национального, вернее националистического, возрождения.

Обе стороны использовали в "споре историков", к которому ока­зались подключенными также философы, социологи, политологи и журналисты, практически все имеющиеся и возможные аргументы, но ни к какому согласию, естественно, не продвинулись. К концу 80-х гг. дискуссия несколько приутихла, хотя эти споры могут в любой момент вспыхнуть с удвоенной силой, поскольку современная историческая наука в ФРГ представляет собой весьма пестрое зрелище и какой-либо единой парадигмы в ней не существует ни в теоретико-методологическом отношении, ни в конкретно-исторической проблематике.

Историческая наука после воссоединения. С 1990 года немецкая истори­ческая наука оказалась в новой ситуации. Ее составной частью стала восточногерманская историография, которая за почти полувековой раскол приобрела собственное лицо и отличительные черты. Была у нее своя специфика и по сравнению с другими восточноевропейскими странами. В Польше, Венгрии и Югославии уже с конца 50-х годов историческая нау­ка была более гибкой и открытой для влияния западных концепций. Там, особенно в Польше, марксизм никогда не обладал монопольным господством в культуре и науке. Напротив, с 70-х годов историография в Чехословакии, Румынии и Болгарии сравнительно отставала по профессиональному уровню развития от исторической науки ГДР, сохранившей все же некоторые традиции немец­кого исторического мышления и культуру исследования. Там сложился ряд научных центров и школ, имевших значительный мировой авторитет.

Это касается центров по изучению истории Ганзы и Скандинавии в Грайфсвальде, по истории политических партий в Йене, по сравнительной исто­рии революций нового времени и формирования социальных классов в Лейпциге, по истории стран Латинской Америки в Ростоке. Что же касается аграрной истории, то один из ведущих сегодня немецких ученых, билефельдский профессор Ганс-Ульрих Велер справедливо заметил, что он может назвать только двух-трех специалистов в ФРГ, такого же уровня и компе­тенции, что ученые-аграрники из бывшей ГДР.

После воссоединения историческая наука ФРГ получила в свое распоря­жение богатейшие фонды архивных материалов в Потсдаме и Мерзебурге, а также документы бывшего Центрального партийного архива СЕПГ, на осно­вании которых специальная комиссия бундестага, в работе которой в ка­честве экспертов участвовали и видные историки, опубликовала к середи­не 90-х годов девять внушительных томов документации о режиме СЕПГ и методах ее диктатуры.

В целом историческая наука ГДР оставалась апологетической наукой, создающей партийные легенды, в ней совершенно не было плюрализма мнений и концепций, кроме разногласий по частным вопросам. Хотя, с другой стороны, от историков требовалось и точное следование фактам и они стремились иметь минимальное свободное пространство, необходимое и в интересах их международной репутации. Но обычно на первый план выдвигались подходящие факты, а неудобные замалчивались, что приводило к появлению многочислен­ных "белых пятен", прежде всего в истории самой ГДР.

После воссоединения в шести восточногерманских университетах возник­ла сложная ситуация, связанная с тем, что их обновление собственными си­лами оказалось невозможным. Большинство историков, у которых с падением Берлинской стены буквально за одну ночь ушла почва из-под ног, пассивно ожидало дальнейшего развития событий или под покровом демократических рассуждений фактически бойкотировало и тормозило проведение необходимых реформ.

Стремясь спасти свое положение, многие из тех, кто прежде эйфорически исполнял гимн социалистическому "наследию и традиции", теперь запели песню о необходимости закрытия "белых пятен". Гротескно выглядело то, что громче всех заговорили о важности исторической объективности именно те историки, которые прежде всего несли ответственность за многочислен­ные искажения, умолчания, гонения на инакомыслящих и являлись самыми не­примиримыми и активными идеологическими противниками и критиками "реак­ционной буржуазной" историографии ФРГ. Сложность ситуации была связана и с тем, что из архивов министерства госбезопасности ГДР стало ясно, что многие историки неофициально в той или иной форме тесно сотрудничали с ведомством "штази", травили диссидентов и доносили на них.

С 1992 года, когда стало очевидно, что реформа университетов топчет­ся на месте, было принято решение временно закрыть исторические факультеты и возобновить их работу заново после набора преподавателей по принятой в ФРГ процедуре и проверке их квалификации, в целом независимо от политических убеждений. Наиболее же быстрым и оптимальным решением стало приглашение в восточные земли ученых из западногерманских университетов. Так, например, с 1991 года профессором новейшей истории и директором Ин­ститута исторических наук в Берлинском университете стал один из крупнейших немецких историков, до этого почти двадцать лет проработавший во Фрейбурге Генрих Август Винклер.

Надо отметить, что в новых землях ФРГ не устраивалось никакой "охоты на ведьм". Значительная часть историков по возрасту была отправлена на пенсию, другие продолжают работать в прежних университетах или в новых научных центрах вроде Берлинского исследовательского центра по истории и теории науки. Сохранились и продолжают выходить исторические журналы, но с новым руководством. Так, издание главного в ГДР "Журнала историчес­кой науки" возглавили известные учение В. Бенц, Э. Шуберт, П. Штейнбах, Г. Иггерс из CША, а также историки бывшей ГДР - Ф. Клейн и Л. Томас.

В 90-е годы развитие немецкой исторической науки определяется несколь­кими тенденциями, характерными и для мировой историографии.

В ней осуществляется сейчас ряд крупных научно-исследовательских про­ектов. С 1992 года под патронатом фонда Фольксвагенверк началась работа над проектом "Диктатуры в Европе ХХ века", в котором ведущая роль отво­дится Исследовательскому центру современной истории в Потсдаме под руко­водством Юргена Кокки.

Под эгидой фонда Фридриха Эберта осуществляется другой крупный проект - "История рабочих и рабочего движения в Германии с конца ХVIII века" под руководством мюнхенского профессора Герхарда Августа Риттера. Из запла­нированных 12 (возможно, их будет больше) вышло уже шесть томов, в том чис­ле фундаментальный труд Г. А. Риттера и К. Тенфельде "Рабочие в кайзеровской Германии 1871-1914" (1992). В нем впервые удачно и органично сочетаются социальная история рабочего класса с политической историей его организа­ции - партий и профсоюзов. Книга опровергла целый ряд распространенных легенд и мифов. Вместо марксистской легенды о всемирно-исторической мис­сии пролетариата авторы показали реальный жизненный мир рабочих и их ор­ганизаций, совершенно различную ментальность и историческую судьбу от­дельных категорий рабочего класса, его воздействие на формирование сов­ременного социального государства и его регулируемой рыночной экономики.

Рабочие в книгах этой серии берутся в широком смысле, не только фабрично-заводские, но и лица, занятые в ремесле и сельском хозяйстве, в домашних промыслах или в прислуге, то есть может быть точнее было бы го­ворить не о рабочих, а о людях наемного физического труда. По богатству материала и убедительности интерпретаций эта серия уникальна в том смыс­ле, что ни в одной другой национальной историографии нет аналогов.

В этом же направлении исследования социальных классов и слоев общества, но уже в европейском масштабе, с 1991 года началось издание большой серии "Буржуазия", в которой появился ряд таких интересных работ как книга Х. Бергхоффа "Английские предприниматели, 1870-1914" (1991), М. Винфорт "Монархия в буржуазном обществе" (1993), Г.-Ф. Будде "На пути в граждан­скую жизнь. Детство и воспитание в немецких и английских буржуазных семь­ях 1840-1914" (1994). Замысел этой серии состоит в том, чтобы на конкретном материале выяснить, что такое буржуазия? И есть ли вообще такая единая социальная формация? Или насколько применимо понятие "буржуазия", родившееся в ХIХ веке к реалиям века двадцатого? Насколько обоснована концепция, по которой буржуазное общество - это переходное общество меж­ду сословным прошлым и демократическим будущим?

Нынешние интеграционные процессы в Европе послужили толчком к изданию серии "Европейская история", которая должна в 65 книгах историков из ряда стран осветить историю континента от античности до наших дней не в хро­нологическом порядке, а по отдельным проблемам. Серия была задумана про­фессором Технического университета в Берлине и руководителем Центра по изучению антисемитизма Вольфгангом Бенцем, сегодня одной из самых замет­ных фигур в немецкой исторической науке, а в ее Научном совете представ­лены видные ученые Натали Дэвис, Рихард ван Дюльмен, Бронислав Геремек, Эрик Хобсбоум, Герман Грамль и другие. К 1998 году вышло уже более двадцати книг серии, созданных историками из Германии, Франции, Великобритании, США, Польши, Венгрии. Этот действительно международный проект, охватывающий все аспекты европейской истории, политики, экономики, культу­ры, фopмы жизни, мир символов и представлений, является одним из самых показательных примеров эволюции национальных историографий к единому содружеству ученых.

Сейчас еще трудно судить, какие изменения и последствия для немецкой исторической науки влечет объединение страны. Но некоторые тенденции как позитивного, так и негативного плана проявляются уже довольно от­четливо.

Марксистский подход даже в области социальной истории ослабел, что сказалось в обращении к чисто эмпирическим исследованиям.

Поскольку понять и объяснить события 1989-1990 годов на Востоке Ев­ропы в категориях классового анализа невозможно, то явно возрос интерес к политической стороне истории и роли в ней личности.

Появилась новая и большая проблема причин и механизма падения "ре­ального социализма", а это открывает благоприятные перспективы как раз для социального подхода к истории, тем более что история ГДР и ФРГ в определенном смысле представляет идеальный случай для сравнительно-исторического компаративного исследования.

Возрос интерес к проблеме национального в истории, поскольку неодно­значность объединительного процесса сказалась в усилении "нового немец­кого национализма" и правого консерватизма, которые казались давно пре­одоленными, но в 90-е годы явно оживились особенно в сфере исторической мысли и исторической науки, как в старых, так и в новых землях ФРГ. Но сейчас все это находится еще в стадии становления и кристаллизации, а делать прогнозы, занятие для историка неподходящее.