"НОВЫЙ  РЕВИЗИОНИЗМ":

СОВРЕМЕННЫЕ  ТЕНДЕНЦИИ  В  ОЦЕНКЕ  “ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ”

 

CЕТОВ Р.А

 

 

егодня хотелось бы поставить вопрос о современном понимании "холодной войны" как конфликта и при этом обратиться не только, да и не столько к исторической проблематике,  сколько к теоретическим проблемам, стоящим, как представляется, перед американскими и отечественными учеными.

Задача дать хотя бы абрис нынешнего состояния проблемы объяснения  и изучения международных конфликтов исключительно сложна. Главное здесь - существование широчайшего разброса точек зрения по всему комплексу проблем в междисциплинарной сфере науки, которую сейчас называют конфликтологией. Этот момент имеет позитивное значение, так как при этом реализуется важный принцип : "сколько ученых, столько и мнений". Более того, для той части гуманитарных наук, которая претендует на теоретическое обобщение, разнообразие мнений есть естественное состояние, ибо здесь теории, в отличие, скажем, от законов физики, не открываются, а изобретаются отдельными учеными. Иными словами, суть проблемы  не в детальности описания исторической реальности, а в степени убедительности теоретического обобщения. Дополнительную сложность представляет и попытка приложить теорию конфликта к такому феномену как так называемая "холодная война".

Тем не менее, 90-е годы XX века отмечены серьезными сдвигами в изучении послевоенных международных отношений в американской науке, что разительно отличается от ситуации в отечественных исследованиях.

Одним из наиболее интересных явлений в научном и политическом плане за последние годы стала эволюция представлений ученых, не говоря уже о публицистах, литераторах и просто "информированных гражданах", о "холодной войне". Действительно, всплеск интереса к послевоенной внешней политике Советского Союза и к международным отношениям в целом, равно как и расширившиеся горизонты исследований политически острых вопросов позволили шагнуть далеко вперед в серьезном изучении как мотивов поведения и СССР, и США, так и отдельных аспектов глобального конфликта сверхдержав. Публикация мемуаров, неизвестных документов, новации в оценках уже, казалось бы, вполне исследованных вещей, высокая степень сотрудничества российских и американских ученых дали много важного и ценного именно в научном плане. Мировая политика с середины 40-х по начало 80-х годов  нынешнего века теперь представляется куда более изученной и взвешенно оцененной в отечественной литературе, чем десяток лет назад. Много дали эти исследования и для того, чтобы россияне сегодня имели возможность выработать самостоятельное мнение о внешнеполитическом прошлом Советского Союза и о недавней истории взаимоотношений с Западом даже в условиях, когда общая обстановка в стране вряд ли дает людям много времени на серьезные исторические размышления, а научная литература либо перестает издаваться, либо не покупается. Тем не менее, ни для кого не секрет, что сегодняшние итоги исследования "холодной войны" имеют и массу негативных последствий и для науки, и для общества. Хотелось бы сказать только о двух. Первое, на наш взгляд, - непроходящая эйфория по поводу "освобождения от прошлого", отбрасывания "страшного наследия "холодной войны" ввиду якобы достигнутого раскрытия истинной природы взаимоотношений Востока и Запада после 1945 г.

Очевидно, что многие отечественные ученые и публицисты легким росчерком пера решили вопрос об "ответственности" за высококонфликтные международные отношения после второй мировой войны, заменив старый жупел на новый  - Трумэн и американский империализм как главные виновники "холодной войны" уступили место Сталину и империализму советскому. Здесь можно многое сказать о научной прочности этой якобы новой ( а по сути дела повторяющей американских авторов конца 40-х-50-х годов ) концепции, но лучше дадим слово авторитетному А.Шлезингеру :"Чем больше мы изучаем "холодную войну", тем менее уместным становится вопрос об ответственности за нее".¹ Более того, на наш взгляд, штудии по надуманной проблеме ответственности и создание контрфактических моделей по принципу "каков бы стал мир, если бы..." являются  в научном плане тупиковыми направлениями.

Второй негативный момент - стремление многих людей, пишущих в России о послевоенных международных отноениях и внешней политике США и СССР, объяснить происходившее путем исследования уже известных событий с привлечением неизвестного источникового материала, заполнить пресловутые "белые пятна" истории, не отходя при этом в концептуальном плане от привычных постулатов о титаническом противоборстве идеологий и т.п.

Во многом иная картина складывается в последнее время в США. То, что можно назвать волной "нового ревизионизма" стало там  заметно за последние 3-4 года. Под "новым ревизионизмом", на наш взгляд, следует понимать стремление ряда видных ученых и некоторых публицистов найти новое, отнюдь не банальное и даже кажущееся еретическим в современных условиях объяснение причин складывания биполярной системы международных отношений после второй мировой войны.

Распад СССР и зарождение новой системной модели международных отношений, в которой отсутствует четко выраженная иерархическая структура и резко изменилась роль Соединенных Штатов, даже при сохранении ими качеств наиболее сильной в военно-экономическом отношении державы, остро ставит проблемы и параметров безопасности США, и будущего места этой страны в мире. Очевидно, что в таких условиях ученые и политики, да и общество в целом вынуждены задавать себе вопросы о том, что их страна приобрела и потеряла, добившись - в буквальном смысле - провозглашенной некогда цели устранения основного соперника на мировой арене.

     Соответственно, неизбежно и то, что многие американцы вновь и вновь  будут возвращаться к проблеме, которую можно кратко сформулировать следующим образом : а была ли "холодная война"? Если все же она имела место, то чем, кроме набивших оскомину рассуждений о несовместимости политических философий США и СССР, можно ее объяснить. Что "холодная война" в действительности давала для США и СССР, какие глубинные и по настоящему объективные причины  ее вызвали ?

Как представляется, "новый ревизионизм"  в работах историков, теоретиков международных отношений и некоторых философов последних  5-7 лет демонстрирует важные позитивные качества в том, как ученые ставят проблемы "холодной войны" и определяют концептуальные подходы к ним.  Главное, как нам кажется, в следующем :

1. Вновь поставлена проблема спорности самого термина "холодная война". С нашей точки зрения, это весьма позитивно, ибо очевидно уже сейчас, что термин этот  превратился в журналистский штамп, которым оперируют различные люди в основном по примитивной схеме : была плохая "холодная война", а теперь она закончилась и всем в мире будет хорошо. В своем нынешнем виде и употреблении этот термин-штамп не отвечает требованиям развивающихся научных исследований по международной и внешнеполитической проблематике: о его сути куда больше споров, чем согласия среди ученых. Ирония ситуации здесь, правда, в том, что в США попытки и переоценить значение термина, и найти ему замену уже не раз имели место ( в начале 60-х гг., в течение всех 70-х), а школа "геополитиков" в лице К.Грэя, Р.Клайна, Р.Уэссона и др. и вовсе не принимала всерьез его обычное толкование и употребление. Грэй с иронией писал в своей работе "Геополитика супердержавы":" В США "холодную войну" или ее антипод -"разрядку"- так торжественно обсуждают, как будто значение этих слов самоочевидно"². Споры о сущности "холодной войны" и уместности термина среди американских ученых стали заметны в первой половине 60-x годов.

М.Шулман, позднее назвавший отношения между США и СССР "танцем динозавров", уже в  своей работе 1966 г. "За пределами "холодной войны" говорил о том, что "язык и идеи "холодной войны" более не являются адекватными указателями для международной политики" и что сами источники конфликта СССР-США меняются.

Л.Холле, назвав свою работу 1967 г. "Холодная война" как история", блестяще написал  о том, что "холодная война" как комплекс конфронтационных  отношений была "исторической необходимостью, по отношению к которой коммунистическое движение есть случайность, а не отражение ее сущности".

П.Сибэри в работе "Взлет и падение "холодной войны" полагал, что суть отношений СССР-США можно было выразить схемой "конфликт как порядок" и что идеологическая несовместимость супердержав не является значимым аспектом их отношений уже в 60-х годах. Более того, даже в высказываниях видных политиков того времени стала очевидна уверенность в том, что "холодная война" закончилась, а ее традиционная интерпретация как титанического противоборства идеологий не выдерживает критики. Даже такой отнюдь не симпатизировавший СССР деятель как Ю.Ростоу писал в 1968 г. о необходимости признания Америкой "русского гиганта" как полноправного и долгосрочного соперника-партнера на мировой арене, действия которого в прошлом и настоящем во многом объяснимы "напряжением между его восточным и западным ликами". Ростоу также полагал, что уходит и эра "дуополии мощи", советско-американского силового господства в мире, что и было одним из главных качеств так называемой "холодной войны".³

Иными словами, во множестве работ уже три десятилетия назад речь шла об окончании того, что называлось "холодной войной", и о том, что возника­ет необходимость еще и еще раз возвра­щаться к объяснению ее причин и сущности.

Споры о хронологии - длительности и внутренних фазах "холодной войны" - были, естественно, частью такого рода дискуссий. Примеров масса, укажем два: типичную точку зрения и  "еретическую". У.Гэмсон и А.Модильяни еще в 1971 году связывали -по сути дела, еще одно "завершение "холодной войны" с наступлением "разрядки" в отношениях СССР и США, а начало противоборства видели с января 1946 г. Известный исследователь и Советского Союза, и американской внешней политики Р.Такер, рассматривая тенденции отношений СССР-США с 1933 по 1986 годы, считал, что "холодная война" закончилась в 9.30 утра 5 марта 1953 года с последним дыханием  Иосифа Сталина⁴. Нет сомнений в том, что споры о начале и времени завершения "холодной войны" могут быть бесконечны, ибо очевидно, что если нет универсального определения того,  чем же она являлась, то смысл поиска ее исторических границ явно вторичен, если вообще присутствует. 

2. Представляется исключительно важным и полезным направление исследований, в рамках которого изучаются советско-американские отношения после 1945 г. на основе приложения различных системных теорий. Ученые этого толка полагают, что поведение США и СССР объяснимо с точки зрения законов и логики развития МОЩИ государства и реальной ( а не вымышленной с помощью идеологической казуистики и выспренной политической риторики о нетленных ценностях) структуры интересов этого государства.

В этом смысле заслуживает внимания позиция, которая выглядит если не бесспорно, то привлекательно и убедительно. Как представляется, она правильно держит в фокусе ту проблематику  теории международных отношений, которая рассматривает феномен государства как основного актера на мировой арене, с объективными качествами, присущими всем таким актерам  - будь то США, СССР, Германия, Египет или любое другое. Пожалуй, современые ученые, относящие себя к различным разновидностям "реализма" ( или "школы Моргентау", сейчас иногда называемой "неореализмом" - К.Уолтц, Р.Гилпин и др.), здесь заняли наиболее убедительную и сбалансированную позицию, объясняющую постоянно действующие  законы взаимодействия государств на мировой арене. Речь идет, прежде всего, о том, что можно назвать ФУНКЦИОНАЛЬНО-РОЛЕВЫМИ призна-ками государств как элементов взаимодействия в международных отношениях. Они же суть и главные ЦЕЛИ существования государств как актеров на мировой арене.

Эти признаки-цели постоянны, неизменны и таковы:

·стремление к долговременному самосох-ранению как суверенной  единицы;

·стремление создать наиболее благоприятную внешнюю среду для  собственного саморазвития;

·увеличение и накопление мощи.

Эти позиции создают неразрывный триединый комплекс, в котором реализация одного ролевого признака не только предполагает реализацию двух других, но и невозможна без них. По отношению к этим трем качествам вторичными являются все остальные ИЗМЕНЧИВЫЕ признаки государства - его территория, население, ресурсы, тип организации экономической и политической систем, культурные, идеологические, иные особенности и т.п.

Вторичные изменчивые качества того или иного государства лишь определяют характер того, как именно это государство будет пытаться реализовать свои функционально-ролевые признаки в международных отношениях. Каждый вторичный признак имеет, конечно, свой "вес" и степень влияния, хотя вместе они образуют сложнейший комплекс, взаимодействуя друг с другом и создавая векторы, направляющие государство к тем или иным промежуточным целям на пути к главным.  Такие вторичные признаки, как, например, этнокультурные и идеологические особенности, придают своего рода "исторический цвет", уникальность характера осуществления государством своих ролевых целей.

В этой связи не будет случайным и обращение к вопросу о НЕИЗБЕЖНОСТИ соперничества держав, находящихся в одном ранге с точки зрения накопленной мощи и возможностей ее ПРОЕКЦИИ за собственные пределы, создания СФЕР ВЛИЯНИЯ и т.п.- вне зависимости от того, каков характер идеологических, политических и иных ВТОРИЧНЫХ различий между ними. Здесь наиболее интересно в последние годы прозвучала работа М.Леффлера "Преобладание мощи" ( 1992 г.), посвященная начальному периоду складывания биполярного мира. В ней сделана отличная попытка объяснить события конца 1940-х гг. на основе кажущейся не новой и простой, но на деле куда более сложной, чем идеологические ярлыки, проблемы  соотношения мощи США и СССР в глобальном масштабе.

Видимо, для изучения послевоенных международных отношений именно в теоретическом ключе это и есть едва ли не главный вопрос. Безусловно, данная проблема распадается на несколько составляющих, поскольку споры о том, что есть мощь государства и каковы ее материальные и нематериальные компоненты, видимо, бесконечны и поиск "универсальной истины", способной принести согласие всех ученых, здесь не имеет смысла. Еще один важный момент, заслуживающий внимания в контексте постановки данной проблемы - очевидность примерной РАВНОВЕЛИКОСТИ МОЩИ Советского Союза и США (vis-a-vis всех остальных ослабевших и, по сути дела, "бывших" великих держав) непосредственно после окончания второй мировой войны подталкивает к предположению о том, что жесткий конфликт с элементами силового противоборства между ними был абсолютно неизбежен, ибо речь в нем шла о создании нового ( и, как оказалось, длительного) миропорядка с определенными местами и ролями прежде всего для этих двух "гигантов среди карликов". Более того, на наш взгляд, в этом смысле принципиально все равно, кто стоял или стоял бы у кормила власти в СССР и в США и какой идеологической подоплекой объясняли бы эти государства собственным народам и всему миру свои действия.

Другие люди и другие идеи могли бы дать придать иной колорит конфликту, прочертить иные кривые развития его интенсивности, возможно, сложились бы другие ДЕТАЛИ конфликтных отношений и пр., но не изменили бы его сущности - глобального противоборства мощнейших держав за возможность наиболее полно реализовать указанные нами главные цели.

Вслед за этими утверждениями мы неизбежно подходим к проблеме влияния идеологии на внешнюю политику, поскольку рассмотрение нами ее в качестве вторичного признака государства применительно к историческому контексту послевоенных международных отношений однозначно оспаривает традиционное их восприятие как "идеологизированного" конфликта Запада и Востока.

3. Как представляется, среди американских ученых с конца 70-х годов заметна тенденция весьма здраво ставить вопрос о влиянии  идеологии на поведение сверхдержав после 1945 года ( их внешнюю политику по отношению друг к другу и третьим странам). Более того, серьезных ученых занимают проблемы, которые можно скорее отнести к философско-теоретическим, нежели к чисто историческим. Как справедливо полагают А.Шлезингер, С.Биалер и наиболее, пожалуй, авторитетный ныне исследователь влияния идеологических императивов на внешнюю политику государств У.Карлснэс⁵,- удельный вес этого фактора по сравнению с другими невозможно измерить. Современная философия и, в частности, те ученые, которые изучают проблему влияния идеологии на внешнюю политику государств, видимо, согласны в следующем. Не существует четких доказательств стопроцентно рационального политического поведения человека и подтверждений прямой связи идей ( идеологии) и поведения индивидов и социальных групп, не говоря уже о таком сложнейшем комплексе-организме как государство. Таким образом, само утверждение о том, что государства могут проводить "идеологизированную" внешнюю политику или о том, что идеология прямо влияет на такую политику, базируется на ряде недоказуемых гипотез. Более того, очевидно, что необходимо разделять ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕС-КУЮ РИТОРИКУ, которая действительно часто изобилует идеологическими символами, и ВНЕШНЮЮ  ПОЛИТИКУ, сферу реальных и практических действий государства, для которой упомянутая риторика служит в качестве ОБЪЯСНЕНИЯ И ОПРАВДАНИЯ конкретных шагов. ( Так считали авторитетные А.Шлезингер и Г.Моргентау и др).

Необходимо также представлять и то, каковы векторы и уровни воздействия идеологических доктрин на разработку и проведение внешней политики ( вне зависимости от того, какая именно идеология рассматривается). Схема, на которой можно продемонстрировать суть проблемы, на наш взгляд, может быть такой:

·уровень планирования и формулирования целей и задач внешней политики = предположительно высокая возможная степень влияния идеологии;

·уровень принятия решений в государственных структурах= относительно низкая степень влияния идеологии;

·уровень осуществления конкретной акции и контроля за ним= ничтожно низкая степень возможного прямого влияния идеологии.

Другая сторона этой же проблемы, естественно, состоит в том, что в рамках каждой части предложенной нами схемы, очевидно, может  действовать и действует, как показывают многочисленные исследования, целый ряд иных по характеру и меняющейся силе воздействия факторов, которые влияют ВМЕСТЕ с идеологией, но не обязательно в том же направлении, на внешнюю политику государств. Некоторые из этих факторов:

·cостояние общественного сознания;

·множественность идеологических представлений внутри внешнеполитической элиты;

·межведомственное соперничество внутри государственного аппарата;

·комплекс личных качеств лидеров;

·динамика поведения группы, принимающей внешнеполитическое или военное решение.

Таким образом, подчеркнем еще раз: влияние идеологии, во-первых, не доказывается, а предполагается; внешняя политика не может быть свободна от идеологии, равно как и "идеологизированной". Идеологические символы в риторике не есть доказательство осуществления политики в точном соответствии с ними.

Наконец, исключительно важен и вопрос о том, какая именно идеология влияла на поведение, скажем СССР и США после второй мировой войны - в случае, если мы предположим относительно высокую степень такого влияния. Если стоять на распространенной ныне точке зрения о том, что идеологические императивы определяли политику Советского Союза, то невозможно убедительно объяснить, почему, например, направления внешней политики СССР практически полностью  совпадали с устремлениями Российской империи ( и при этом  объективных достижений у СССР было заметно больше). В данном отношении мы солидарны с теми из зарубежных исследователей, которые не стремятся рассматривать пресловутую "холодную войну" как подкрепленное ядерным потенциалом противоборство политических идеологий. Более того, даже оперируя гипотезой о высокой степени влияния идеологии на внешнюю политику, скажем, СССР, многие исследователи правильно ставят вопрос о взаимодействии двух идеологических комплексов. Это русский национализм или традиционный для России "имперский" подход к собственной безопасности и сфере влияния и советская версия коммунистической доктрины. И в этом смысле, хотя конкретные формы этого взаимодействия нуждаются в особом изучении, русская имперская традиция  представляется  нам куда более мощным идейно-политическим импульсом для внешней политики СССР после 1945 г., чем официально прокламированное стремление к мировой коммунистической революции.  Если мы предположим, что на поведение СССР оказывал влияние русский национализм и идея имперских достижений в традиционных направлениях внешней политики, то тогда многое встанет на свои места и более понятны будут действия СССР. В Европе это - осуществление "исторического наказания" Германии и ее долговременное ослабление, равно как и контроль за Центральной и Южной Европой, установление сферы влияния и создание "буфера безопасности" на западе от центра России. В Азии - расширение влияния ( проекция мощи) в Китай и Корею, плюс на новые территории - в Юго-Восточную Азию и в Индию, на Ближний Восток. Коммунистическая риторика дала лишь соответствующую идейному климату в стране оболочку-объяснение проведения такой политики; она свела вместе, хотя и не без противоречий, убеждения ( в рамках насаждавшейся государственной идеологии) населения и обоснование новых, глобальных интересов сверхдержавы, в геополитическом смысле в полной мере ставшей преемницей Российской империи.

4. Для многих работ американских ученых последних лет характерно внимание к постановке проблемы качеств пресловутой биполярной системы и, прежде всего, ее "запаса прочности". В данной  связи главное - интересные попытки доказать, что именно  "двухполюсная" системная модель ( или "гибкая биполярность", существовавшая с середины 50-х годов.) является наиболее стабильной с точки зрения невозможности "большой войны". В частности, заслуживает внимания взгляд  Дж.Миэршаймера, который один из первых американских специалистов заявил, что мир еще "будеть скучать по "холодной войне"⁶ и представил вполне убедительное обоснование своей точки зрения (многие положения которой подтверждаются сейчас едва ли не каждый день). Широко известна и концепция послевоенных международных отношений как "длительного мира", принадлежащая Дж.Л.Гэддису.  Отметим, что многие ученые разумно подчеркивают такую сторону "холодной войны", как управляемость, за счет жесткого контроля сильнейших, уровня конфликтности международных отношений в отдельных регионах .

Здесь же можно отметить попытки ряда американских ученых поддержать развивавшуюся в Западной Европе в конце 80-х гг. тенденцию рассматривать "холодную войну" не только и не столько как соперничество, а,скорее, как СОТРУДНИЧЕСТВО супердержав в разделенном ими же мире ( Дж.Дж.Мигоне, М.Калдор).

В целом же "новый ревизионизм" как поиск беспристрастного объяснения "холодной войны" представляется вполне перспективным направлением исторических и междисциплинарных исследований по международным отношениям в период 40-х-80-хх годов.

Пойдет ли исследование характера международных отношений в России по сходному с "новым ревизионизмом" пути, сказать трудно. Однако уже сегодня имеет место довольно широкое расхождение мнений по проблемам, некогда казавшимися окончательно закрытыми. Это позволяет надеяться на то, что и в нашей стране ученые  сумеют по-иному, без шараханья из одной идейно-политической и методологической крайности в другую, оригинально и убедительно объяснить действительно особый период в истории международных отношений.

Вывод, который, на наш взгляд очевидно вытекает из постановки указанных выше проблем, заключается в следующем.

Настало время вновь и по-новому подойти к исследованию  международных отношений после 1945 г., учитывая то, что термин  "холодная война" не только явяляется спорным, но и, как категория, объясняет все меньше - по мере того, как пятьдесят послевоенных лет и удаляются от нас, и открываются иными сторонами. Сейчас, на наш взгляд, очевидно, что слово "война" вряд ли всерьез подходит для понимания стабильного и по-своему уникального миропорядка, существовавшего удивительно долго как раз тогда, когда скорость изменений в мире - по сравнению с веком минувшим - была необычайной.

Очевидно и другое - привнесение морально-этических категорий из спектра "хорошо- плохо" в объяснение международных проблем и процессов, стремление найти "меру ответственности" государств, народов и их лидеров за состояние международных отношений уместны для газетной полемики и политических дискуссий. Хотя любой исследователь такой связанной с текущей политикой темы, как состояние дел в мире, не может быть полностью беспристрастным, политизация научных изысканий в угоду конъюнктуре скорее мешает, закрывая  возможности трезвого поиска убедительного объяснения исторического материала.

Вероятно, "плохая "холодная война" сейчас и в будущем может сравниваться с миропорядком ( или отсутствием порядка, упорядоченности, системности в международных отношениях ), который идет ей на смену. Применимы к этой ситуации  категории "хороший" или "плохой"? На наш взгляд, ясно уже сегодня, что рождающийся "хороший" мир конца века не только не уступает 50-м или 60-м годам по главному качеству - уровню конфликтности - но и в чем-то превосходит эти десятилетия, наспех объявленные "мрачными временами" в истории международных отношений. Если возрастание конфликтности есть прочная тенденция в "многополярном мире", то, может статься, уже из начала будущего века годы противоборства СССР и США после второй мировой войны покажутся недостижимым более идеалом стабильности.

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ